На чем там я остановилась? Переезд в Матадор.
Было грустно. Очень. Мы с лошадью только-только наладили сотрудничество, она успокоилась и стала меня относительно узнавать. А еще у нее были сопли, я их лечила ингаляциями и не успевала закончить курс. Это был основной пункт моей печали. Ну и конечно, переживала я за Манину тонкую душевную организацию, потому что ну не прокатская это лошадь. Замыкает ее. С таким характером и широтой души как у Манюхи прокат противопоказан.
Накануне Маниного отъезда на конюшне разгружали сено. Я естессно на добровольных началах примкнула к этому веселому занятию, потому что раньше сено я ни разу не принимала и жутко хотела познать все прелести этого занятия. Маня тусовалась в леваде, периодически кидая на кучу тюков проникновенные взгляды, но при всех вылезти из левады стеснялась. Лошадь была полна жизни и радости. А мне было очень жалко это серое дурище. Я прекрасно представляла, как она отнесется к перестановке, и испытывала перед ней почему-то страшную вину.
Тот зимний месяц я вспоминаю с теплотой. Мне все было в новинку, все-таки маленькая частная конюшня по образу жизни сильно отличается от больших прокатских конюшен. И лошади ведут себя по-другому. Есть несколько человек, которые на конюшне обитают, ну и кони воспринимают только их. Весело орут хором, когда мимо проходишь, очень смешно строят глазки. А еще лошади живые. Не забитые, не смирившиеся с жизнью, а очень эмоциональные и характерные. Прокат на конюшне если и был, то только со своими и очень редко. И вот из такого курорта, в котором Маня обитала, ее предстояло перевезти в совершенно незнакомое месте, где ни одной знакомой морды и лица. И где никто не будет вдаваться в тонкости ее психологии.
А еще я не знала, куда мне податься дальше. Возвращаться обратно в ШВЕ не хотелось, искать другую аренду тоже. И вообще мне очень нравилось на этой конюшне, ибо там очень хорошие люди обитали. Мне предложили другую лошадь, она была молодой и перспективной, но у меня в голове была только Серость. И я решила уйти в Матадор вместе с ней.
Сам переезд я пропустила. Училась я в тот день. Приехала в Матадор на второй кажется день обитания там лошади. Я плохо помню тот приезд, потому ходила как пришибленная и ничего не соображала. И это был первый и последний раз, когда я села на Маню в Матадоре. Мы мило побегали по навознице, кобыла была относительно дружелюбна и происходящее вокруг воспринимала как очередное выездное мероприятие, после которого мы поедем домой. Меня лошадь узнала, обрадовалась как родной. В деннике жутко крысилась на Тархуна, который стоял и хлопал глазками, наблюдая за захлебывающейся ядом Маней…Так началась наша жизнь в Матадоре.
Когда лошадь поняла, что забирать домой ее не собираются – она сломалась и наглухо замкнулась. Все три месяца в Матадоре она была в апатии. Это была не та лошадь, с которой мы играли в леваде и носились по лесу. Это было что-то бесконечно вялое, ушедшее в себя и отключившееся от реальности. А еще она чудовищно обиделась на все человечество. Я никогда до этого не видела, чтобы лошадь вот так вот обижалась. Она стояла мордой в угол, безразлично брала угощение и отворачивалась опять. Она перепала, осунулась, на нервной почве у нее начался понос. Во мне все разрывалось от жалости и бессилия. Но в Матадоре я была никем, и помочь ей никак не могла.
Во второй свой приезд я оплатила выездковый абонемент. Привезла лошади мартингал и попону, брусок соли и мешок морковки. Стала обживаться на новом месте.
А еще от переживаний я жутко заболела. Температура под 40, голоса нет, сопли ручьем. Лежала в кровати дохлой тушкой и думала о лошади. Как она там? Кто ей сопельки вытрет? Знают ли они, что корду Маня люто ненавидит, галоп у нее неудобный и тормозить ее трудно…И что нельзя ее заставлять, у нее крышу сносит. Всю неделю я металась. И как только смогла передвигаться – рванула на конюшню.
Маня плелась по стеночке. Глаза полузакрыты, голова опущена. Я посмотрела со стороны, отвернулась и пошла высыпать ей морковку в кормушку. Когда ее завели – взяла свои щетки и почистила. Это стало потом ритуалом. Я приезжала в Матадор, шла к Мане и тупо ее чистила, кондиционером пшикала. Если проката больше не было – мазала ножки гелем. Кормила, гладила, шептала на ухо что все будет хорошо и я порвусь на части, но заберу ее отсюда. Маня слушала и сопела мне в пузо. Такой грустной и потерянной я лошадь больше никогда не видела.
Ну а я…Я опять ходила в прокат. На самом деле сейчас я очень даже рада, что так получилось. В Матадоре мне объяснили кучу вещей, до которых я своим скудным умишком бы не додумалась. Первый раз я села на Фонзу. После деревянной Мани это было что-то такое тонко-звонкое, эфемерное и божественное. Феня честно делала что попросишь, откатала меня галопом по стеночке и выдавала божественной огуречной формы вольты. С этими вольтами мы потом боролись занятия три наверное) Большой проблемой стала для меня веселая толпа на навознице. Есть у меня дурацкая особенность полностью переключаться на лошадь и не отвлекаться на такие мелочи как смотреть по сторонам. Поэтому Фене пришлось самостоятельно выруливать из-под других лошадей, за что я ей ужасно благодарна. Тренера смотрели на меня грустно - я расслабилась за месяц без тренера и вид имела плачевный.
Вот так и пошло-поехало. Занималась я по субботам, часов в 11 утра. В это время народу было мало, и душа моя радовалась. Маня бегала под прокатом, потеряв всякий интерес к жизни, и вскоре мне стало казаться, что так было всегда. Зимний парк был чем-то далеким и нереальным. Может нам с лошадью это все приснилось?
Тот самый единственный раз.
Вот так она и стояла большую часть времени.
Достаточно просто посмотреть, чтобы понять как ей было хреново.
Хотя на еду она все-таки реагировала))