Настала очередь рольмопсов.
— А банка закрыта герметически? — спросила таможенница, ознакомившись с декларацией.
— Герметически, а как же! — поспешил заверить пан Соколовский, которому стало плохо при мысли, что придётся тащить этот балласт Зосе обратно. Он не задумываясь поклялся бы, что банка — монолит из пуленепробиваемой стали. — Если желаете, для гарантии перевяжу её ещё верёвкой.
— Перевяжите, — согласилась таможенница и перестала интересоваться подозрительной банкой, по опыту зная, что забота отправителей о своих посылках ни в какое сравнение не идёт со стараниями даже самых добросовестных почтовых работников.
Банку с рольмопсами перевязали верёвкой, завернули в бумагу, ещё перевязали, стукнули несколько раз штемпелем и тоже бросили в тележку. Дело было в конце рабочего дня, отдел заграничных отправлений закрывался, и последней партии посылок предстояло переночевать на почте. Отправить их собирались лишь на следующее утро.
Между вечером и утром была ещё ночь. Небрежно брошенная на кучу посылок, банка с рольмопсами ударилась боком о ящичек со спиртным. Спиртное не пострадало, у банки же от удара сдвинулась крышка, которая вопреки мнению пана Соколовского все-таки не представляла единого целого с банкой. Немного сдвинулась, совсем капельку…
Утром в помещение первой вошла заведующая отделом заграничных отправлений в сопровождении охранника, и оба сразу же почувствовали странный запах. Запах был острый и какой-то очень знакомый. Оба, как по команде, одновременно потянули носом воздух.
— Воняет чем-то, — констатировал охранник.
— Господи боже мой! — произнесла заведующая, побледнев. — Не иначе, что-то разбилось! И чего только люди не отправляют!
Подойдя к тележке с посылками, она увидела страшную вещь: из посылки, лежащей на самом верху, что-то текло. Пахло остро, пронзительно и аппетитно.
— Помереть мне на этом месте — селёдка! — уверенно определил охранник.
Отдел заграничных отправлений охватила паника. Будь испорчена одна посылка — куда ни шло. Выплатить одну компенсацию, извиниться перед одним человеком — невелика беда. Но ведь здесь катаклизм, катастрофа, кошмар! Пострадала не одна посылка, а, быть может, все лежащие под ней. В посылках же — дорогие ткани, шерсть, ценные предметы одежды, дорогостоящие продукты, сладости. При мысли о сумме, в которую обойдётся выплата компенсаций, у сотрудников отдела волосы встали дыбом.
Заведующая, взяв в помощь двух сотрудниц, рыдая и проклиная разными словами отправителей, которые черт-те что посылают, занялась подсчётом ущерба.
После двух часов тяжкой работы она немного успокоилась: не так все плохо, главпочтамту банкротство пока не грозит. Большинство посылок содержало или алкогольные напитки, совершенно не пострадавшие от селёдки, или льняное постельное бельё, которое и так часто стирается. Безнадёжно испорчены были только две посылки: залитое рольмопсовым маринадом детское пуховое одеяльце и бандероль с книгами, не представляющими, к счастью, библиографической ценности. Ещё некоторое сомнение вызвала, правда, сухая колбаса, издающая теперь крепкий селёдочный запах.
Подумав, заведующая и её подчинённые пришли к выводу, что селёдка колбасе не помеха, а селёдочный запах, может, даже повышает вкусовые качества колбасы.
Оставалось составить официальный протокол и написать извещения пострадавшим отправителям. Протокол заведующая писала лично, ей помогала контролёрша.
— А вот поваренной книги нам ни в жизнь не найти, — мрачно бубнила контролёрша. — Она в магазинах расходится вмиг. Что теперь делать?
Заведующая отложила ручку и ещё раз осмотрела подмокшую книгу.
Реклама
Реклама
Реклама
— В конце концов, прочитать можно, — сказала она. — Оставим, пусть отправитель сам решает, пошлёт такую или вообще никакой. Что там дальше?
Контролёрша с лёгким отвращением взяла двумя пальцами следующий мокрый предмет и объявила:
— Пуховое одеяльце. Никуда не годится.
— Подождите, не могу же я написать в официальном документе «никуда не годится». Надо сформулировать как следует. Что за ткань на одеяле?
— Дамаст.
— Так. «Детское одеяло из дамаста…» Нет, нехорошо. «Одеяло детское. Негодность 100%. Дамастовое покрытие промокло насквозь, все в подтёках и…» И как, написать, что воняет?
— Ещё как воняет!
— Но так же писать нельзя. «Издаёт запах»? Тоже не то.
— Пропиталось селёдочным запахом, — подумав, предложила формулировку контролёрша.
— Очень хорошо. «Пропиталось селёдочным запахом». Дальше. «Пух…» А почему вы думаете, что там пух?
— Так в декларации же написано.
— Написать можно что угодно. Надо проверить. Опять же пух разный бывает — гусиный, утиный, может быть пополам с шерстью, а может оказаться не пухом вовсе, а пером. А нам выплачивать компенсацию. Проверьте!
— Как же я проверю? Внутрь ведь не заглянешь.
— А вы разрежьте, все равно вещь испорчена.
Взяв ножницы, контролёрша с усилием разрезала мокрый дамаст, засунула руку внутрь и вытащила из одеяльца горсть содержимого.
— Пух, — сказала она, разжав ладонь. — Только вроде ещё с чем-то. Может, и правда с шерстью?
Она опять сунула руку под дамастовое покрытие, вытащила ещё одну горсть пуха, и вдруг брови её удивлённо поползли вверх.
— А это что? Пух с бумагой, что ли?
Заведующая наблюдала за её действиями с растущим беспокойством. Из глубин одеяльца контролёрша извлекла большой ком мокрого пуха, в котором виднелось несколько длинных зелёных бумажек, очистила одну из них от налипшего пуха и…
— Пресвятая Богородица! — сдавленным голосом произнесла заведующая.
Несколько минут обе, не шевелясь, с ужасом вглядывались в зеленые банкноты. Первой опомнилась заведующая. Она вскочила, перевернув стул, и крикнула душераздирающим голосом:
— Ничего не трогать! Ни к чему не прикасаться! Милицию! Свидетелей! Директора!
В присутствии комиссии, составленной из представителей почтовой, таможенной и милицейской служб, пуховое одеяльце с оригинальной начинкой было торжественно разрезано на мелкие кусочки. Выяснилось, что начинка состояла из пятидесяти шести стодолларовых купюр, издававших резкий селёдочный запах.
— Неплохо! — одобрительно заметил поручик Вильчевский, услышав о сумме в пять тысяч шестьсот долларов. — Кто же отправитель?
В таможенной декларации и в адресе на посылке отправителем значился некий Иероним Колодзей, проживающий по адресу: Варшава, улица Дольная, дом номер тридцать четыре. Адрес был написан чётко, шариковой ручкой, кривоватыми печатными буквами.
При внимательном изучении останков бесценного одеяльца было обнаружено, что один из швов дамастового покрытия распарывался и сшивался вновь вручную, причём старательно имитировалась машинная строчка.
Этот факт автоматически исключал из числа подозреваемых изготовителя и избавлял милицию от трудоёмкой и наверняка напрасной работы по его выявлению.
— Теоретически одеяло могли фаршировать валютой прямо в мастерской, а шов распороть потом специально, чтобы на них не подумали, — рассуждал поручик. — Лично я в это не верю. Не будем терять времени. Малиняк, а ну-ка, быстренько слетайте к Колодзею. Может, сегодня все и выясним.
Сержант Малиняк слетал и, вернувшись, мрачно доложил:
— На улице Дольная в доме номер тридцать четыре размещается санаторий для нервнобольных. Нет там никакого Колодзея. И никогда не было. И ни одного Иеронима — ни среди больных, ни среди медицинского персонала. Никто из них в последнее время никаких посылок не отправлял, а на вчерашний вечер у всех алиби.
— Адресат! — бросил поручик.
Адресатом значился некий Улаф Бьёрнсон, проживающий по адресу: Стокгольм, Нюторстаген, 19/111.
Поручик больше не высказывал оптимистических прогнозов. Лицо сидящего рядом с ним представителя таможенной службы выражало простодушное удовлетворение от того, что не он милиционер.
Допросили весь персонал вчерашней смены главпочтамта. Никто не помнил человека, отправлявшего одеяльце, лишь одна сотрудница твёрдо стояла на том, что им был мужчина. К сожалению, никаких его примет она не запомнила. Зато все очень хорошо запомнили человека с рольмопсами — и оператор, и кассирша, и таможенница, и упаковщики. Из-за него остальные клиенты прошли незамеченными. Мрачный сержант Малиняк очень тонко подметил:
Реклама
Реклама
— Явится такой, устроит тарарам, из-за него все на свете забудешь.
Отдав должное проницательности сержанта, поручик Вильчевский решил побеседовать с подозрительным отправителем рольмопсов, ибо тот мог оказаться сообщником валютчиков. Следовало поскорее его разыскать.
По документам отправителем рольмопсов была женщина, но все в один голос утверждали, что на самом деле отправлял их мужчина. Таможенница легко вспомнила, что вместе с селёдкой тот человек высылал ещё одну посылку, а именно коробку шоколадных конфет. А поскольку отправление одной-единственной коробки конфет было явлением довольно редким, оно не только осталось в памяти таможенницы, но и позволило без труда установить личность и адрес отправителя, пана Соколовского.
Узнав фамилии Зоси и пана Соколовского, поручик разыскал в телефонной книге номера их телефонов и лично позвонил. Удивлённые и обеспокоенные, они согласились немедленно прибыть на главпочтамт.
Пока они ехали, поручик, не теряя времени даром, распорядился поднять всю доступную документацию по таможенным декларациям и выявить те их них, где зафиксированы: Иероним Колодзей (отправитель) и Улаф Бьёрнсон (получатель), а также все выехавшие из ПНР за последнее время подушки, перины, стёганые одеяла и прочие мягкие предметы. Легко понять, с каким восторгом персонал главпочтамта засел за такую адову работу. Поручик же занялся свидетелями.
— Черт бы побрал эту селёдку! — уныло жаловался пан Соколовский. — Мало того, что я тащил её через весь город, настоялся с ней в очереди, теперь ещё, кажется, милиция в чем-то меня подозревает.
На каверзные вопросы поручика пан Соколовский отвечал чистосердечно и охотно, дал совершенно правдивое описание одеяльца и вселил надежду в сердце сотрудника милиции.
— Ну а теперь расскажите нам, как выглядел человек, высылавший одеяло. Пожалуйста, подумайте хорошенько и вспомните его приметы.
— Худой, — не задумываясь, информировал пак Соколовский. — Это я точно помню. Меня ещё удивило, как такой дох… извините, совсем не атлет легко поднимает такую большую посылку. Это я только потом увидел, что в ней.
— Его возраст?
— Молодой.
— Поточней, пожалуйста. Сколько лет вы бы ему дали?
— Ну, двадцать шесть, двадцать семь…
— Цвет волос? Причёска? Одежда?
— Мне очень жаль, но все обыкновенное, поэтому и не запомнилось. Ничего такого, что бросается в глаза. Без головного убора, волосы тёмные, не короткие и не длинные, такие, знаете ли, средние. Одет нормально, прилично одет, тоже ничего примечательного. Обуви не помню. Лица его не видел, он стоял в очереди впереди меня, так что я его видел лишь со спины.
Пан Соколовский честно старался вспомнить как можно больше, это было заметно, и поручик понял, что больше из него не выжать. Надежда померкла.
— А вы бы его опознали? — на всякий случай поинтересовался он.
— Сзади точно узнаю. Особенно если он будет держать под мышкой посылку с одеялом.
Зося в качестве свидетеля фигурировать не могла, ибо на почте вчера не присутствовала. Фигурировала она как отправитель рольмопсов. Если главпочтамт и намеревался предъявить ей претензии, то быстро распрощался с этой мыслью, став свидетелем поистине яростной реакции на весть о катастрофе. С поразительной в её состоянии объективностью Зося не сваливала всю вину за случившееся только на пана Соколовского, а лишь громко и выразительно высказала своё мнение о мужчинах как таковых. Пан Соколовский с пониманием воспринял незаслуженные наветы, ибо знал Алицию и тоже считал совершенно ужасным лишать её лакомого блюда.
— Слушай, все пропало! — кричала она в трубку голосом, ещё полным ярости. — Зачем только я этим занялась, не иначе, спятила на старости лет! И вообще, что за идиотизм устраивать юбилеи! Да и ты хороша, не могла остановить меня!
Мне с трудом удалось вклиниться в поток её нареканий.
— Да что случилось?
— Плакали наши рольмопсы! Проклятая банка открылась, и все вылилось! Столько работы псу под хвост! Как вспомню гору перечищенной селёдки…
Я опять прервала её, потребовав рассказать обо всем подробно и по порядку, ибо уже видела в своём воображении, как банка выскальзывает из Зосиных рук и несчастные рольмопсы, плод наших тяжких трудов, вываливаются на мостовую. У меня даже сердце замерло. Услышав описание катастрофы, я вздохнула с облегчением.
— Не расстраивайся! Ничего страшного не произошло. Вылился только маринад, а рольмопсы не пострадали. Зальём их по новой и дело с концом. Только банку надо закрыть покрепче.
— Ты думаешь, их можно спасти? — оживилась Зося.
— Конечно, это просто, главное — поскорее.
— Значит, мне их забрать отсюда домой, залить маринадом и…
— …и сразу же выслать. Ещё сегодня.
— Стефан как раз на машине. Значит, я их забираю, он нас отвозит домой, а ты через полчасика приедешь…
— …и по дороге куплю уксус. А потом вместе и отправим посылку. Кстати, раз ты ещё на почтамте, сразу займи очередь.
Таком вот образом через полчаса я уже во всех подробностях знала о случившемся. Застав у Зоси пана Соколовского, услышала от него рассказ о стоянии в очереди и отправке злосчастной посылки. И о том, как уже позднее, давая показания, Стефан увидел в соседней комнате странные ошмётки, в которых с трудом узнал одеяльце. И как в ходе допроса понял, что одеяльце содержало какой-то недозволенный товар. И даже догадался какой.
Готовя к новому отправлению банку с рольмопсами, мы с Зосей оживлённо комментировали происшедшее, а затем поехали на почту.
Хотя сотрудники отдела заграничных отправлений возненавидели все на свете маринады, они не осмелились отказать Зосе в приёме посылки, памятуя о её взрывном характере. И с рольмопсами тоже обошлись как с динамитом, осторожно передавая груз из рук в руки и бережно укладывая его на тележку. Украшенные со всех сторон красными наклейками с надписью «ОСТОРОЖНО!!!», «НЕ КАНТОВАТЬ!!!», рольмопсы ближайшим самолётом улетели в Копенгаген и были доставлены Алиции в рекордно короткий срок, ибо весть о селёдочной катастрофе распространилась с быстротой молнии и сотрудники почтовых отделений старались поскорей избавиться от этого свинства.
. Береги их.